Пушкин создал поэму «Граф Нулин»
как полемический ответ на «Сплетни»
Катенина, и «Домик в Коломне» —
как острую сатиру в ответ на
оскорбления в поэме «Старая быль».

«Граф Нулин» и «Домик в Коломне»:
Пушкин избивает Катенина

Нужно очень сильно стараться, чтобы не заметить, что "Граф Нулин" с "опасным соседом" Лидиным из катенинских "Сплетен" — жесткая сатира "реального Пушкина" в адрес не менее "реального Катенина".

... "Граф Нулин" появился в конце 1827 года на страницах "Северных цветов" в качестве очередного ответа Пушкина на "Сплетни" Катенина. Читающая публика не могла не понять значения введенной Пушкиным в фабулу "Графа Нулина" темы "опасного соседа" по фамилии Лидин. Это — пародия на Лидина из "Сплетен" — жертву коварного Зельского, в образе которого Катенин вывел своего "друга" Пушкина.

Внимательный читатель 1827 года не мог не воспринимать героиню Наталью Павловну с ее лицемерной добродетелью как пародию на все ту же "Наташу" Павла Катенина.

В попытках любой ценой обелить образ борца с царизмом Катенина и выдать его за "друга" Пушкина, пушкиноведы-катениноведы без зазрения совести обкрадывают то, чему сами же патетически придали ранг Национальной святыни. Вот на примере сравнения только одного отрывка из катенинских "Сплетен" с содержанием "Графа Нулина" Пушкина можно убедиться, что дело вовсе не в недосмотре, а в умышленном сокрытии правды:

Как можно видеть, содержание последних стихов из приведенного отрывка нашло свое отражение в язвительной реплике рассказчика "Евгения Онегина: "Но здесь с победою поздравим Татьяну милую мою". Не может не поражать то, как пушкинистам-катениноведам удалось "не заметить" пушкинскую художественную игру высочайшего класса с катенинской аллитерацией жужжащих в последних трех стихах — явно же не преднамеренной у Катенина и являющейся грубым "художественным проколом" :

Итак: "муж — не муж; уж". А вот как Пушкин спародировал этот момент в "Графе Нулине":

Утрируя, Пушкин даже усилил "просто" катенинское "уж" до "почему ж", и рядом оказались два "мужа"; более того, даже поставил в парную рифму одно и то же слово: "муж" (третье по счету подряд!), что с точки зрения "нормального" стихосложения, тем более пушкинского, не лезет ни в какие ворота. Уже одна эта катастрофическая для любого поэта "рифма" кричит о том, что здесь — пародия на кого-то. И стыдливо отвести свой и читателя взор от этого места, "скромно промолчать", великодушно прощая Национальной Святыне подразумеваемую откровенную халтуру, да еще при этом восклицать с кликущеской патетикой: "Хоть убейте, не могу я себе представить Пушкина в роли злобного параноика, который корёжит одно за другим свои произведения единственно ради того, чтобы все они пародировали Катенина" — значит выразить свое неуважение к Пушкину, проявить высокомерное неверие в его поэтический талант. Что и делает пушкинистика которое десятилетие подряд, из кожи вон спасая имидж Катенина за счет правды о содержании творчества Пушкина.

Итак, всего в шести — причем, завершающих! — стихах пушкинского "Графа Нулина" налицо несомненные признаки пародируемых "Сплетен" Катенина: бросающаяся в глаза аллитерация, Наталья Павловна и Лидин — с одновременным введением темы "опасного соседа".

Профессионалы высочайшего класса, каковыми в российской филологии по праву считаются представители ее авангарда — пушкинистики, не заметить этого обыгрывания просто не могли. А ведь речь идет об использованном Пушкиным высокохудожественном приеме, скрыв который, академическая пушкинистика и не менее академическое катениноведение просто обокрали как Пушкина, так и тех, кто из своего и без того небогатого кармана оплачивает их академические изыскания.

В "Домике в Коломне" Пушкин буквально издевается не только над видением Катениным женской добродетели, но и над потугами в области теории литературы. "Домик в Коломне" — своеобразный мастер-класс, которым Пушкин, употребив по две тройные рифмы (!) во всех сорока строфах, наглядно продемонстрировал Катенину, что русский язык вовсе не беден на рифмы, как тот утверждал, и что прибегать к итальянским октавам вовсе нет необходимости.

... Все началось с того, что еще в 1820 году, формулируя свою теорию пятистопного ямба с цезурой на второй стопе (применительно к переводу "торкватовых октав"), Катенин сетовал, что "подыскивать" рифмы в русском языке трудно. Пушкин читал это, о чем просигнализировал Катенину упоминанием об итальянском глаголе piombare, который Катенин "так же не понимает", как и "дружбу"... И, работая над формой своего ответа на катенинские "Сплетни", он взял в качестве матрицы незаконченный, но поставленный на сцене "Пир Иоанна Безземельного" с вкраплениями рифм в белый пятистопный ямб, чем Катенин подтвердил беспомощность своего "стихотворческого дарования" (слова Вяземского). Иногда это произведение называют "прологом", продолжения которому так и не последовало, — похоже, "Борисом Годуновым", и особенно "Домиком в Коломне" Пушкин отбил у Катенина охоту и заниматься "белыми" стихами, и брать за основу своих произведений работы зарубежных авторов (см. "Прогулки с Евгением Онегиным", Глава XX: "Преображенский приятель" — оглавление ниже).

"Домик в Коломне" — великолепный этюд в виде сорока пятистопных рифмованных октав (строф по восемь стихов), которыми Пушкин опроверг утверждение Катенина о трудности подобрать по две строенные рифмы на каждую октаву.

Первые восемь строф "Домика в Коломне" из сорока — прилюдное и демонстративное издевательство над теорией октав Катенина: вот тебе, "милый мой", ответ на твое письмо издателю "Сына отечества" с изложением твоей теории — помнишь, упоминанием о глаголе piombare я предупредил тебя, что читал его; получи-ка при настоящем не много не мало, а целых сорок октав пятистопника, с любимой тобой цезурой на второй стопе; обрати, приятель, внимание, что для каждой из сорока этих строф мне удалось подобрать в русском языке по две тройных рифмы — итого восемьдесят; понял ли ты, что ущербная строфика "Бориса Годунова" — вовсе не плагиат, а пародия на твою бездарность?

Вот в таком ключе прочитывается пушкинский "Домик в Коломне", если действительно "не боятся прикоснуться к тексту". Это ж насколько нужно не верить Пушкину, чтобы закрыть глаза на сатирическую полемичность уже самой первой строфы, чтобы принять за чистую монету как якобы исходящее от самого Пушкина вот такое :

В подтверждение преднамеренности такой, якобы "антихудожественной" художественности, в следующей строфе Пушкин вкладывает в уста своего "якающего" антигероя апологетику глагольных рифм — и далее по восьмую строфу включительно идет перечисление излюбленных графоманских средств стихосложения, которые сатирический антигерой Пушкина берет себе на вооружение. Пользуясь остроумными выражениями О. Алешиной, следует признать, что в самом страшном сне не мог бы Пушкин ... корёжить одно за другим свои произведения без того, чтобы все они пародировали хоть кого-то — если и не Катенина, то кого угодно. Потому что только пародийность и сатирическая авторская интенция оправдывают непримемлемую для "нормальных" произведений, демонстративно низкую художественность целого ряда произведений Пушкина.

Тем пушкинистам, которые "не боятся прикоснуться к тексту", можно порекомендовать ознакомиться с черновыми вариантами "Домика в Коломне", где трусливая позиция анонима-Катенина показана еще более наглядно — одни нападки на пушкинский круг и "Литературную газету" чего стоят! Для читателей, у которых нет под рукой черновых редакций, привожу некоторые строфы.

Чисто риторический вопрос к пушкинистам и катениноведам: ну стоит ли Катенин того, чтобы в угоду его светлой памяти принимать кредо трусливого анонима как исповедуемое самим Пушкиным? Как его, Пушкина, собственное отношение к литературному процессу? И, стыдливо пряча глаза, врать скороговоркой в отношении того, что-де Пушкин на "каком-то этапе" (Болдино, 1830 год!) решил отойти от четырехстопного ямба (это при том, что восьмая глава "Евгения Онегина" еще не вышла из печати, и что после Болдина Пушкин все так же продолжал использовать четырехстопный ямб, и не думая от него отходить — разве что в пародийных целях)? Или авторитетно заявлять миллионными тиражами, что при публикации "Домика в Коломне" Пушкин-де полемические строфы изъял, и что в опубликованном виде поэма не содержит никакой полемики? А куда же тогда девать первые восемь настолько "искореженных" строф, что вне полемического контекста о их художественности говорить не приходится?.. Или Пушкин действительно был настолько халтурщиком, что мог позволить себе вот так — с самой первой строфы — бравировать глагольными рифмами?.. И еще хвастать этим во второй?..

Просто стыдно за пушкинистов, ей Богу.

Вот еще изъятая строфа:

Как пушкинисты могли хоть на мгновение поверить, как они могут продолжать до сих пор верить, что тот самый Александр Сергеевич Пушкин может вот так цинично (пусть в черновых вариантах, но это дела не меняет) писать о себе как подлом анониме, бравировать этим в стихах? Можно ли после этого доверять суждениям пушкинистов о содержании творческого наследия Национальной Святыни? И не является ли после всего этого весь их показной "пиетет" обыкновенным кликушеством, при котором от переусердствования разбивают себе лоб?..

Добавлю, что в этой строфе также содержится намек на то, что Катенин публиковал свои полемические статьи под псевдонимом, инспирировал публикации других лиц.

Недоработанная XVIII строфа заканчивается стихами:

И ведь даже в опубликованном Пушкиным виде "Домик в Коломне" — отнюдь не "вежливо отведенный от себя удар", а беспощадное избиение "безрассудного рифмача", осмелившегося поднять на Пушкина руку своими "Сплетнями" и "Старой былью".

alfred@barkov.kiev.ua

Copyright © A. Barkov, 2003
Launched on Feb. 07, 2003
Last updated on Oct. 19, 2003